Неточные совпадения
Мог ли продолжаться такой
жизненный установ и сколько времени? — определительно отвечать на этот
вопрос довольно трудно.
К величайшей досаде защищавших это мнение, сам преступник почти не пробовал защищать себя; на окончательные
вопросы: что именно могло склонить его к смертоубийству и что побудило его совершить грабеж, он отвечал весьма ясно, с самою грубою точностью, что причиной всему было его скверное положение, его нищета и беспомощность, желание упрочить первые шаги своей
жизненной карьеры с помощью по крайней мере трех тысяч рублей, которые он рассчитывал найти у убитой.
Она все колола его легкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий,
жизненный, знакомый ей
вопрос, то сама шла к нему с
вопросом о чем-нибудь неясном, не доступном ей.
Болезненный, тихий по характеру, поэт и мечтатель, Станкевич, естественно, должен был больше любить созерцание и отвлеченное мышление, чем
вопросы жизненные и чисто практические; его артистический идеализм ему шел, это был «победный венок», выступавший на его бледном, предсмертном челе юноши.
Безличность математики, внечеловеческая объективность природы не вызывают этих сторон духа, не будят их; но как только мы касаемся
вопросов жизненных, художественных, нравственных, где человек не только наблюдатель и следователь, а вместе с тем и участник, там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего строя.
Но ежели даже такая женщина, как княжна Оболдуй-Тараканова, не может дать себе надлежащего отчета ни в том, что она охраняет, ни в том, что отрицает, то что же можно ждать от того несметного легиона обыкновенных женщин, из которого, без всякой предвзятой мысли, но с изумительным постоянством, бросаются палки в колеса человеческой жизни? Несколько примеров, взятых из обыденной
жизненной практики, лучше всего ответят на этот
вопрос.
Высшую любовь — потому что в благополучном его разрешении заключалось, по их воззрению, все благо, весь
жизненный идеал; высшее нравственное убожество — потому что, даже в случае удачного разрешения
вопроса о пропитании, за ним ничего иного не виделось, кроме пустоты и безнадежности.
Санин проснулся очень рано на следующий день. Он находился на высшей степени человеческого благополучия; но не это мешало ему спать;
вопрос,
жизненный, роковой
вопрос: каким образом он продаст свое имение как можно скорее и как можно выгоднее — тревожил его покой. В голове его скрещивались различнейшие планы, но ничего пока еще не выяснилось. Он вышел из дому, чтобы проветриться, освежиться. С готовым проектом — не иначе — хотел он предстать перед Джеммой.
Вопрос о том, наступило или не наступило время упразднения государства, был бы неразрешимым, если бы не существовал другой
жизненный способ неоспоримого решения его.
Чтобы не распространяться об этом, заметим одно: требование права, уважение личности, протест против насилия и произвола вы находите во множестве наших литературных произведений последних лет; но в них большею частию дело не проведено
жизненным, практическим образом, почувствована отвлеченная, философская сторона
вопроса и из нее все выведено, указывается право, а оставляется без внимания реальная возможность.
Отсюда, новый девиз: humanum est mentire [человеку свойственно лгать (лат.)], которому предназначено заменить вышедшую из употребления римскую пословицу, и с помощью которой мы обязываемся на будущее время совершать наш
жизненный обиход. Весь
вопрос заключается лишь в том, скоро ли нас уличат? Ежели не скоро — значит, мы устроились до известной степени прочно; ежели скоро — значит, надо лгать и устраиваться сызнова.
Все это проходит передо мною как во сне. И при этом прежде всего, разумеется, представляется
вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был. Когда весь
жизненный строй основан на испрошении прощения, то каким же образом бессильная и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения, так и не простят. Скажут: нераскаянный! — и дело с концом.
Ибо и их только незнание, где отыскать выход из обуявшей паники, может заставить упорно принимать
жизненные миражи за подлинную жизнь, и легкомысленное мелькание вокруг разрозненных"
вопросов"предпочитать трудной, но настоятельно требующейся проверке основных идеалов современности.
Конечно, с нашей стороны это очень большая добродетель, и мы имеем-таки право утешать себя мыслью, что дальше от властности — дальше от зла; но ведь
вопрос не о тех добродетелях, которые отрицательным путем очень легко достаются, а о той скуке, о тех
жизненных неудобствах, которые составляют естественное последствие всякой страдательной добродетели.
Но затем все-таки следует
вопрос: откуда эта затея явилась? составляет ли она плод предварительной
жизненной подготовки или, по крайней мере, хотя теоретически сложившегося убеждения?
Такой
вопрос рождается тем естественнее, что под «идеею» [у Гегеля] понимается «общее понятие так, как оно определяется всеми подробностями своего действительного существования», и потому между понятием идеи и понятием жизни (или, точнее, понятием
жизненной силы) есть прямая связь.
Но дело в том, что по самим условиям своих
жизненных преданий, обстановки, воспитания, культурный человек на этом поприще прежде всего встречается с
вопросом: что скажет о моей просветительской деятельности становой (само собой разумеется, что здесь выражение «становой» употреблено не в буквальном смысле)?
Вопросы о нравственности или безнравственности известного
жизненного строя суть
вопросы высшего порядка, которые и натурам свойственны высшим.
Будет ли при конституциях казначей? — вот в чем
вопрос. И
вопрос очень существенный, ежели принять в соображение, что
жизненные припасы с каждым годом делаются дороже и дороже, а потребности, благодаря развитию культурности, увеличиваются не по дням, а по часам. Черта ли и в конституциях, ежели при них должности казначея не полагается! Ободрать… вот это — бесподобно! Вот при «Уложении о наказаниях» нет казначея — поэтому оно ни для кого и не лестно. Но, может быть, поэтому-то именно оно и дано нам.
[А потом, когда стало ясно, что с ним не шутят,
вопрос об освобождении стал для крестьян наших решительно на первом плане, как самое важное
жизненное дело.
Когда читаешь эту речь, оторопь берет от той груды лжи и подтасовок, которыми она полна, и невольно задаешь себе
вопрос: может ли быть
жизненным учение, которому приходится прибегать к такому беззастенчивому обману публики?
Несомненно, литургическое богословие может осветить
вопрос глубже и
жизненнее, нежели рассудочные определения догматики.
Когда дело доходит до этого предельного, но в сущности неустранимого
вопроса, тогда ощущаются
жизненные границы искусства.
Лисица или волк никак не смогли бы понять этого, — не смогли бы потому, что в них нет
жизненной потребности лаять во время охоты. И они, как заяц, могли бы спросить: «зачем это?» Но для гончей собаки
вопрос бессмыслен.
Кто жив душою, в ком силен инстинкт жизни, кто «пьян жизнью», — тому и в голову не может прийти задавать себе
вопрос о смысле и ценности жизни, и тем более измерять эту ценность разностью между суммами
жизненных радостей и горестей.
Да, для исследователя такое двойственное положение, может быть, и выгодно: каждый отдельный
вопрос он способен охватить более всесторонне, если имеет возможность смотреть на него то с верхней, то с нижней ступени
жизненной лестницы.
Токарев молча шел и задумчиво слушал. На душе было тяжело: все спорили горячо и страстно,
вопросы спора, видимо, имели для них
жизненный, кровный интерес. Он старался и себя настроить на такой лад, но мысль оставалась холодною, и он чувствовал себя чуждым и посторонним.
Конечно, он бы не убил себя, — слишком велик был в нем запас
жизненной энергии, слишком исчерпывающие ответы дал на эти проклятые
вопросы сам он, как художник, из бессознательных глубин своего влюбленного в жизнь духа [См. В. Вересаев. «Живая жизнь».
«Проклятые
вопросы» сделались слишком
жизненными, слишком реальными
вопросами,
вопросами о жизни и смерти, о судьбе личной и судьбе общественной.
«Вот и Петербург!.. Что-то меня в нем ожидает?» Он с горечью подумал, что за последнее время, куда бы он ни ехал, везде перед ним восставал тот же томительный
вопрос, что его ожидает. Как тяжело под гнетом этого туманного
вопроса, доказывающего неопределенность
жизненных условий!
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность
жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все
вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и: привели его к желаемой цели, т. е. к обвинению.